– Бог простит! – ответил Василько. – Ступайте, радуйтеся, Христос воскресе!

– Воистину воскресе! – ответили парни и медленно пошли прочь.

– Видишь, из-за тебя чуть жизни дуралея не лишил! И когда! На святое Воскресение! – закричал Василька. – А кабы он не обделался да попер? Пришлося бы ему и вправду кички вынимать. Ты представляешь, что опосля бы в Орле сталось?

– Василько, – еле слышно прошептал Карий, – ты мне поможешь на колокольню взобраться? Звонить хочу…

– Лихорадит, что ль, али в беспамятство падаешь? – Казак пощупал Данилин лоб. – Не околел, так ошалел…

– Поможешь или нет?

Мучительно медленно взобрались на церковную колокольню. С высоты маленький Орел-городок был словно на ладони: там продолжался нескончаемый девичий хоровод, чуть поодаль на вкопанных столбах и навешанных веревках качались дети, мелькали кафтаны да серые мужицкие армяки вперемешку с разноцветными платками и шамшурами замужних баб.

– Василько! – крикнул Карий. – Читай тропарь!

Казак с удивлением посмотрел на Данилу и, перекрестясь, нараспев запел:

– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав… Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его…

Данила взялся за собранные веревки и что было сил ударил в колокола…

В избу Белухи, приткнувшуюся на окраине городка, Строганов пришел глубокой ночью. Скинул шапку, перекрестился на образа и, не раздеваясь, сел рядом с Карим на лавку.

– Ты, говорят, звонил…

– Звонил…

– Что ж ко мне не пришел? Похристосовались бы…

– На колокольне со всем миром похристосовался…

– Вон оно как… – покачал головой Строганов. – А я Игнашку в Сольвычегодск, к Семену отправил. Наплел он и о тебе, и о Мавре Григорьевне… Зависть в нем взыграла, вот и решил ославить… Поначалу повесить хотел, а бабу постричь в монашки, потом отошел… Ради Пасхи помиловал…

Строганов замолчал, сквозь полумрак избы вглядываясь в лицо Карего. В какой-то момент ему показалось, что Данила закрыл глаза и улыбнулся.

– Добрый ты человек, Григорий Аникиевич… Праведный…

– Я тут принес тебе… – Купец выложил на стол небольшой кожаный мешочек. – Подлечись сколь нужно, коли потребуется что, говори, сыщем. С Москвы привезем али у англичан купим… Очистится Кама, на струге пойдешь к Якову, в Чусовской городок…

Не дождавшись ответа Карего, Строганов поднялся и, не прощаясь, направился к выходу.

– Отпусти, Данила, казака на мою службу. Взамен любого бери!

– Здесь, Григорий Аникиевич, все на твоей службе… – из темноты ответил Карий. – Васильку и спрашивай…

Казак соскочил с полатей и в одном исподнем да босой подошел к Строганову.

– Ты, Аникиевич, на меня не серчай, только к твоему двору подхожу також, как бабе нагайка. Худо тебе сейчас, никому не веришь, за бродягу уцепиться готов…

Строганов обнял Васильку и, расцеловав, со слезами на глазах ушел в ночь… Казак смотрел вслед одинокой фигуре, пока она не растаяла в темени. Затем Василько вернулся в избу и сел на строгановское место рядом с Карим.

– Не бойся дверей, а бойся щелей… – развел руками казак. – Я, грешным делом, и взаправду поверил, что так затосковал по бабе атаман, что в бреду жену егоную подминать стал…

Карий пожал плечами и сменил разговор:

– Зря ты, Василько, от здешней службы отказался… Летом на Чусовой, видимо, совсем худо бывает… Может статься, последнее для нас лето…

– Ничего, еще погуляем! Рано определяться в дворовые холопья! – Глаза казака лихорадочно заблестели. – Воли я хочу, Данилушка, вольной воли! Такой, чтобы окромя Христа никому не кланяться, чтобы хаживать, где захочется, и делать, что по сердцу!

– Значит, и от меня уйдешь?

– Уйду, Данилушка, Богом клянусь, уйду! Смертью грозить станешь, все равно не остановишь!

– Вольный ты, Василько, оттого и свободный… – задумчиво сказал Карий. Замолчал, а потом негромко окликнул: – Василька, а спой мне песню…

– Пасхальную, что ль? – удивленно переспросил казак.

– Нет, Василько, какая на душу просится…

– Добре, атаман!

Казак уставился в пол и затянул, мучая слова долгими перекатами:

Глава 18

По живой воде

Легкий струг с резным соколом на носу скользил по маловодной Каме, не набравшей сил от хоронящегося по северным лесам да ложбинам еще не растаявшего снега. Зима любит задерживаться в Парме, таиться…

– Чудно! – восторгался Василько. – По реке идем, аки посуху. Ни волн не гоним, ни воды не плещем. Почитай, так же, Данилушка, как и в Орел ехали, только топереча за нами следов-то не видно!

– Тогда ехали, да не доехали, больше ноги топтали… – коротко обронил Карий.

– Не приведи Бог! – покачал головой Савва. – Сколь горя в Орле пришлось перенесть. Самих Господь чудом поберег…

– Будет пужать, без риска жить, что чарки не пить, – отмахнулся казак. – Зато Строганов богатою казною пожаловал да запаса зелейного щедро отмерил. И пуль, и пороху вволю, как на войне с туркой. Пали – не хочу! Еще легчайшей кольчужкой да мисюркой разжился!

Василька с гордостью напялил на голову небольшую кожаную шапку, отделанную клепаными чешуйками, с большой железной чашкой наверху.

– Како доспех?

– Уже и миску на голову пялишь? – засмеялся Карий. – Думаешь, защитит?

– Со святыми угодниками убережет! Давай на спор, Данила, звездани мя по голове кистенем, враз сомненьица отлетят!

– А ежели душа в рай? – пробурчал Снегов. – Или того, опять умом повредишься?

– Ты, Савва, мужик добрый, только слегка недоделанный! – съязвил казак. – Оно и понятно, столь годов хлеб жевать, да отродяся живой бабы не испытать… При таком житии скотинке и то белый свет опостылет, тем паче грешное семя Адамово!

С казаком Снегов спорить не стал, молча повернулся и ушел с носа к рулевому.

– Скажи-ка, Брага, дойдем ли сегодня до городка Чусовского?

– Куды там! Почитай, по Каме от Орла до устья Чусовыя реки верст восемьдесят с гаком будет, да по Чусовой верст пятьдесят. Вот и прикидывай… Была бы еще река полная, могли бы и поднажать, а так только в оба гляди, не то на мель сядешь али об камень стукнешься.

Брага Моисеев, опытный строгановский кормщик, разгладил рукою растрепавшуюся по ветру жидкую бороденку и с достоинством замолчал.

Весна выдалась ранняя, да не спорая. Тяжелая, с разлапыми елями и столетними соснами Парма никак не освобождалась от стелющегося иссеченным полотном бурого снега. По реке хотя и гуляли юго-восточные теплые ветра, большой воды они не приносили. Но весна все-таки пришла со своим прелым запахом прошлогодней жизни и дурманящим ароматом только пробуждавшегося леса…

Данила дышал полной грудью, с удовольствием смотря на такие разные камские берега: то пологие, пустынные, заунывные; то резко встающие на дыбы, выворачивая и обнажая земное нутро жесткими каменными гранями да застывшими в напряжении черными корнями.